was mostly concentrated in two capitals: Moscow (Lermontov, Pasternak, Tzvetaeva, Slutzky, Hodasevich, Khlebnikov, Majakovsky) and SPb (Pushkin, Blok, Akhmatova, Mandelstam, Brodsky, Kushner). On this page I present my pictures from SPb connected to poetry, commentaries are in Russian.
Оказывается, подчеркнутое восхищение Петербургом в Медном Всаднике было отчасти полемикой с Мицкевичем, который был в Питере в ссылке и как-то не полюбил город. Всюду ему чудилась, понимаешь, тирания, даже в гранитных набережных. Впрочем, "Медный Всадник" при жизни автора цензура не пропускала. Сразу после смерти Пушкина Жуковский кое-где смягчил тон и опубликовал.
Музей на Мойке 12 очень известен, я там был еще
школьником. Надо покупать утром на билет на дневные часы. Наши индейцы были не
совсем довольны.
- Чего они его так почитают, он, что -
главный раввин?! И вообще Пушкин - дурак!
Я (нервно оглядываясь и на всякий случай приседая): Почему?!
- А зачем на дуэли дрался? Глупость и есть.
Памятник во дворе Советского периода | К 300-летию города появилось много памятников и досок. В честь декабриста Пущина. |
В таких тетрадях Пушкин писал |
Рабочий стол Пушкина, утром в кабинете его нельзя было беспокоить |
Кабинет-библиотека, 4 500 книг на 14 языках. Наши индейцы: на иврите есть? |
Гостиная
с роялем и шахматами.
В библиотеке есть шахматные книги |
> | ||
Подлинный туалетный столик | Ларец Н.Н. и портрет. | Подлинный прибор Пушкина |
Посмертная маска и прядь волос. И.С. Тургенев дал золотой камердинеру и срезали прядь с покойного во время массового прощания. |
Записка Тургенева, что волосы подлинные. Были подарены Полине Виардо с условием возвращения в Россию. |
В этом жилете Пушкин поехал на Черную речку. Рана в живот считалась смертельной, Дантес получил легкое ранение в руку. |
Дуэльные пистолеты той эпохи, справа видны пули. Пистолет Пушкина утерян, Дантеса - в частном собрании. |
Подлинные часы,
они были остановлены в момент смерти поэта. |
- Ужо тебе! |
Подробности гибели изучаются до сего дня. В частности, Ахматова делала выводы на основании открытых документов. НН через несколько лет появилась в свете, вышла замуж, дожила до 51. Сестра ее уехала с высланным Дантесом во Францию, сказав, что Пушкина прощает. Геккерн тоже был выслан. Есть мемуары внука Дантеса, письма Геккерна, дневники современников и многое другое.
Видны остатки вокзала в Павловске, где
Мандельштам писал "Концерт на Вокзале":
Нельзя дышать и твердь кишит червями...
Рядом с оградой территории Павловска есть памятник Иоганну Штраусу.
Псевдоним был взят по имени дальнего предка, по Ключевскому, татаро-монгольское иго закончилось, когда того Ахмата убили во сне. Так по-крайней мере, писала поэтесса. Ахматова длительные периоды прожила в Фонтанном доме, Литейный пр., 53, где когда-то был граф Шереметева. Сначала со вторым мужем - ассирологом Шилейко. Первый муж Гумилев перевел "Сказание о Гильгамеше", а Шилейко написал комментарии. Потом Гумилева расстреляли, но Ахматова все равно ушла от Шилейко. Потом она вернулась в Фонтанный дом как жена Н.Н. Пунина. Жизненные условия всегда были тяжелыми, там же жили первая жена Пунина, сын Ахматовой Лев Гумилев, подселили еще семью,безденежье, запрет на печатанье, газетные кампании, увольнения, аресты мужа, сына, подслушка, надзор, смерти друзей и коллег, голод. И как у всех - война, разруха. Музей воссоздает эпоху, подлинные вещи, документы эпохи. Стены в прихожей обклеены газетами того времени.
Семья Бродских жила на углу Пестеля (бывш. Пантелеймоновская) и Литейного. Мы жили в Питере в исключительно интелигентном доме, где отыскалась книга про улицу Пестеля. Каждый дом представлял интерес, как по жителям, так и архитектурный. В частности, тот доходный дом называется по имени владельца Мурузи. Первый многоэтажный дом в мавританском стиле! Живали Блок, Мережковский, Гиппиус, а потом Бродский. Большая часть той коммуналки выкуплена для музея, но за последние две комнаты хозяин хочет слупить 400 000 долларов! Когда их нашли, он поднял цену до 450 тыс. Поэтому там только мемориальная доска, а экспозиция при музее Ахматовой. Как известно, Ахматова исключительно ценила ИБ и читала Фросту свои стихи с эпиграфом из Бродского. Б. как поэта выше ставил Цветаеву, но испытал в сильнейшей степени влияние личности АА.
При мне мимо музея прошли иностранцы.
- Набокова знаешь? - Нет. - Лолита? - Ах, да!
Но он и поэт тоже. Музей официально открыт с 11, но и в 11:30 сотрудники не
явились. Вообще там живут поздно. Снимки снаружи.
Набоков очень многих не любил, там я ознакомился с творчеством почитаемого
Набоковым Ходасевича. Оказалось, что дед последнего был известным Брафманом,
выкрестом, автором анти-еврейской Книги Кагала. Дочь Брафмана перекрестилась
в католичество, и растила поэта ревностным католиком с молитвами на
польском. По-видимому, все это привело к тому, что Ходасевич переводил много
с польского и еврейского. Умер в эмиграции до войны.
Дом на Большой Морской, 47. Рядом с Исакием. | ||
Памятник во дворе филологического факультета СПбГУ |
Вывеска экспозиции |
Ознакомился с "Творениями" Хлебникова, запомнил:
- Моих друзей летели сонмы,
Их семеро, их семеро, их сто!
И после испустили стон мы,
Нас отразило властное ничто.
На практике Велемир умер от голода в полном одиночестве где-то в провинции. Осталась пачка книг в наволочке.
- А вы, идущие по дорожке из мауни,
ужели вы тоже спросите куда они?
Двор филфака
Двор филфака. здесь Блок родился и рос. В соседней квартире - дочь Менделеева, Любовь Дмитриевна Блок, урожденная Менделеева. Сам Блок - внук другого химика Бекетова.
Музея нет, жив, слава Богу. Еще живы Лосев (США), Рейн (Москва), Гандлевский (Москва) и другие.
ДВА ГОЛОСА
Озирая потемки,
расправляя рукой
с узелками тесемки,
на подушке сырой,
рядом с лампочкой синей
не засну в полутьме
на дорожной перине,
на казеном клейме.
...
Как видно из фото нет ни тесемок, ни узелков, ни синей лампочки, а подушка сухая. Читали стихи в МПС, видно!
Пойдем же вдоль Мойки, вдоль Мойки
...
Пойдем же! Чем больше названий
Тем стих достоверней звучит...
Далее упоминаются здания на Мойке:
А.С.Кушнер "Пойдем же вдоль Мойки, вдоль Мойки" | |||
Пойдем же вдоль Мойки, вдоль Мойки, у стриженных лип на виду, вдыхая туманный и стойкий бензинный угар на ходу, меж Марсовым полем и садом Михайловским, мимо былых конюшен, широким обхватом державших лошадок лихих. Пойдем же! Чем больше названий, тем стих достоверней звучит, на нем от решеток и зданий тень так безупречно лежит. С тыняновской точной подсказкой пойдем же вдоль стен и колонн, с лексической яркой окраской от собственных этих имен. Пойдем по дуге, по изгибу, где плоская, в пятнах, волна то тучу качает, как рыбу, то с вазами дом Фомина, пойдем мимо пушкинских окон, музейных подобранных штор, минуем Капеллы широкий, овальный, с афишами, двор. |
Вчерашние лезут билеты из урн и подвальных щелей. Пойдем, как по берегу Леты, вдоль окон пойдем и дверей, вдоль здания Главного штаба, его закулисной стены, похожей на желтого краба с клешней непомерной длины. Потом через Невский, с разбегу, все прямо, не глядя назад, пойдем, заглядевшись на реку и Строганов яркий фасад, пойдем, словно кто-то однажды уехал иль вывезен был и умер от горя и жажды без этих колонн и перил. И дальше, по левую руку узнав Воспитательный дом, где мы проходили науку, вдоль черной ограды пойдем, и, плавясь на шпиле от солнца, пускай в раздвижных небесах корабль одинокий несется, несется на всех парусах. |
Как ветром нас тянет и тянет. Длинноты в стихах не любя, ты шепчешь: «Читатель устанет!» — Не бойся, не больше тебя! Он, ветер вдыхая холодный, не скажет тебе, может быть, где счастье прогулки свободной ему помогли полюбить. Пойдем же по самому краю тоски, у зеленой воды, пойдем же по аду и раю, где нет между ними черты, где памяти тянется свиток, развернутый в виде домов, и столько блаженства и пыток, двузначных больших номеров. Дом Связи — как будто коробка — и рядом еще коробок. И дом, где на лестнице робко я дергал висячий звонок. И дом, где однажды до часу в квартире чужой танцевал. И дом, где я не бил ни разу, а кажется, жил и бывал. |
Ну что же? Юсуповский желтый
|
Помогите расставить!